И помнит мир спасённый…
В известной песне поётся: «Нет в России семьи такой, где б не памятен был свой герой…» Как и в синеокой Беларуси. Вот и в нашей семье их было двое. Мои дядя Миша и дядя Лёша.
Когда грянуло 22 июня 1941 года и «протрубили репродукторы беду», старший сын в дедушкиной семье Михаил собрал торбочку с продуктами на первый случай и направился в Мстиславский райвоенкомат, где уже толпились молодые ребята и зрелые мужи. Плакали их матери, невесты, жёны. Разрывающе душу рыдала гармошка. Командиры Красной Армии оформляли призывников для направления в действующую армию. Враг находился совсем недалеко.
Михаил пробился в кабинет к военкому. Тот, увидев подходившего, прихрамывающего человека (у моего дяди одна нога была короче другой), сразу резко махнул рукой: «Ну, куда ты, куда? Как ты инвалид побежишь с винтовкой в атаку?» Потом спохватился, закашлялся: «Прости меня, парень, замотался я здесь, мне бы в бой с фашистами, а я здесь в тылу. А тебе спасибо, что сам пришёл, что сердце тебя привело постоять за Родину. Но пойми, нельзя тебе, ведь инвалид же. Не боись, морду врагу мы набьём, вон какая у нас могучая и непобедимая Красная Армия».
Однако, как мы знаем, всё оказалось не так просто и не так быстро. Впереди ещё были сотни и сотни километров самой страшной за всю историю человечества войны, четыре года крови, пота, неисчислимых потерь и людского горя.
Вернувшись в родную деревню Поцолтово, Михаил продолжил портняжничать, помогал живущему по соседству отцу и своим сёстрам. Где-то через месяц по улице медленно прокатили три мотоцикла, а в них в касках, жабьего цвета мундирах, с тусклыми, пустыми глазами — они, немцы. Тишину некогда шумной улицы разорвала чужая гортанная речь. А ещё через пару дней по ней пьяно пошатываясь, с немецкими винтовками, белыми повязками на рукавах, прогуливались несколько своих односельчан. Да разве их можно назвать своими? Именем фюрера и великой Германии грабили и издевались над земляками.
— Поскудзь, ваўкулакі, — шептали люди, с опаской оглядываясь по сторонам. Сжав кулаки, смотрел на них Михаил. Роста невысокого, плотно сбитый, пятаки пальцами гнул, он еле сдерживал себя, чтобы не наброситься на этих подонков.
Словно чёрный занавес опустился на деревню. Люди старались не выходить на улицу, редким стал смех, затихли песни. А вот плач, слёзы — неизменный спутник лихолетья был частым гостем в домах сельчан. Время от времени улицы деревни наполнялись горестными криками, рыданиями, а то и проклятиями, то гитлеровские псы-полицаи, ведомые звероватого вида старостой, собирали по хатам дань для оккупантов: полушубки, валенки и другие тёплые вещи, знать мерзли проклятые на негостеприимной для них белорусской земле. Дурными голосами кудахтали куры, истошно визжали вытаскиваемые из сараев поросята.
Не минула чаша сия и дедушкино подворье. Ни свет, на заря пожаловали два постоянно нетрезвых полицая и отворачивающий в сторону глаза староста.
— Давай Иван шубу, валенки, вон рукавицы добротные лежат. Нашей освободительнице — германской армии — тёплая одежда требуется.
Дедушка с ненавистью посмотрел на старосту, тот взгляд перехватил, засуетился.
— Ты, Иван, того, тише, сиди тихонько. Знаем, у тебя ещё сын есть — флотский, воюет, небось, знаешь, что за это может быть? Да и девки у тебя молодые, красивые, ох и ждёт их Германия…
Сжалось дедушкино сердце в недобром предчувствии. А тут в раскрытую дверь из сарая донёсся визг ждущего еды поросёнка.
— О, Иван, и подсвинок германской армии сгодится. Ещё как сгодится.
На отчаянный визг поросёнка, которого за ноги тащили полицаи, прибежал живший по соседству Михаил, бросился к ним. Те, сразу оставив жертву, схватились за винтовки. Сухо, резко щёлкнули затворы, и два чёрных смертоносных зрачка уставились на человека. Как раненая птица вскрикнула мать, бросилась к душегубам, схватилась за стволы винтовок, отталкивая их в сторону. Сын твёрдо сказал:
— Если вам нужен поросёнок, пойдём, заберите моего.
Пошли, забрали, и дедушкиного — тоже.
С избытком хлебнула горя дедушкина семья в черные дни оккупации. Наша бабушка Аня, перетаскивая какие-то тяжести, надорвалась, слегла. Металась в бреду, все повторяла:
— Иван, Иван, детей береги и внука.
Вскоре ее не стало. А тут еще и Иуда — староста слово свое сдержал. Как только пришла горестная весть о том, что молодежь угоняют в Германию, он был тут как тут, возле дедушкиной калитки с двумя своими пособниками.
— Ну, где твои крали? Пробил их час.
Плачущих, вырывающихся из рук полицаев, мою будущую мать и тетю отправили в составе большой группы молодежи на станцию Ходосы. Там формировался эшелон для отправки в ненавистную, проклятую Германию.
Сколько сала, яиц, самогонки переносила полицаям, охранявшим лагерь с молодежью, расторопная и бойкая жена дяди Миши, умоляя отпустить сестер. Да все напрасно. Выпьет вурдалак самогонку, сытно отрыгнется и оттолкнет женщину. А то и винтовкой пригрозит. И только почти перед самым отправлением эшелона, когда охрану заменили на немецкую, долговязый рыжеватый унтер выслушал ее, узелок принял. Достал бутылку, откупорил, понюхал, брезгливо сморщился и вернул назад. Сало и яйца взял. Оглянулся по сторонам и приоткрыл ворота, из которых сразу же юркнули сестры. Много еще на их долю выпало мытарств. Прятались по родственникам в соседних деревнях, неделю ночевали на кладбище.
Но вот наступил тот светлый день, когда по деревне, преследуя отступающего врага, по вязкой осенней грязи прошли первые колонны солдат в длинных шинелях с винтовками, многие с автоматами, со звёздочками на пилотках, со смертельно усталыми, но такими родными лицами. В основном молодёжь, почти мальчишки. Редко — пожилые солдаты.
— Наши, наши пришли!!!
Из всех хат, с разных концов деревни, женщины, старики, детвора бросились к красноармейцам, обнимали их, несли молоко, другие нехитрые угощения.
Прошли первые дни радостного возбуждения и потянулись в город, в военкомат стайки подросших за два года парнишек, окруженцы, прибившиеся к местным вдовам, все, кто мог носить оружие. Дошла очередь и до Михаила. Война требовала свою страшную дань, а прихрамывающий солдат мог носить винтовку.
С боями дошли наши солдаты до реки Прони, и встали. Надолго встали. Повыбились из сил, потери понесли страшные. Люди говорили, что вода в реке была красная от крови. Да и фриц ещё силён оказался. Здесь и зазимовали. Случались отдельные стычки, как говорят военные, бои местного значения. Люди поразузнали, где находятся их сыновья, братья, мужья, и потянулись к линии фронта ходоки. С узелками, где лежал десяток вкрутую сваренных яиц, горбушка хлеба, кусочек сала. А всё ж таки своё, домашнее. Возвратившись в деревню, рассказывали, как там служится землякам, как живут в окопах, блиндажах. Приносили и страшные вести. На войне, как на войне. Гадюкой приползла одна из таких и в дедушкину хату.
— Мишку забили!!!
Заголосили сёстры, их поддержал ещё ничего не понявший трехлетний дедушкин внук, тянул свою непрекращающуюся ноту трехмесячный младенец в люльке. Дедушка потемнел лицом и молча вышел в ночной мрак. Утром люди, увидев Ивана Ефимовича, ахнули. Густые тёмно-русые волосы его стали белюткими, как снег.
А жизнь продолжалась, надо было жить. Ради дочерей, ради внуков. Пришла, наконец, весточка из Ленинграда. Жив сын-моряк, бьёт фашистов на торпедных катерах в Кронштадте. А вот его семью в блокадном городе на Неве также не миновала страшная чаша войны. Но об этом в следующий раз.
* * *
Прошли годы, выросло новое поколение, и не одно. Заросли окопы и блиндажи, на огневых рубежах шелестят листвой деревья, шумит густая трава, пение птиц уже не распугает грохот артиллерии. Да не стёрлись в памяти людей огненные годы войны, имена тех, кто отдал свои жизни за наш сегодняшний день, мирное небо над головой, свою землю, за всё то, что называется ёмким словом — РОДИНА.
Когда мы по весне едем на радоницу в Мстиславский район, чтобы вспомнить родных и близких, ушедших в мир иной, то, проезжая через местечко Рясно, сын Миша обязательно подъедет к братской могиле, где похоронены воины Красной Армии, павшие в боях на реке Проне. Моя маленькая внучка Диана, уже слегка научившаяся читать, с удивлением смотрит, как Миша, протерев плиту, бережно кладёт на неё цветы.
— Папа, здесь написана твоя фамилия и имя. Почему?
— Потому что здесь лежит мой дедушка — солдат, а меня назвали его именем.
Диана, подумав, достаёт из кармана большую конфетку и кладёт её на родную фамилию.
И помнит мир спасённый…
Владимир ЗЮЗЬКЕВИЧ
ФОТО из личного архива автора
